Тяжелые сны тревожат мою душу.
не могу пока установить их причину. Беспокойство, сомнения, смятение, недовольство... Полный набор негатива. Не хватает только злости от бессилия (быть может, это еще впереди) и раздражения, перерастающего в ярко выраженную агрессию. Надеюсь, до этого не дойдет.
перечитал очень хорошую книгу. Олди. Нам здесь жить... В который раз впечатлился. Хотя, это мягко сказано "впечатлился". Вновь потянуло писать стихи. Белые барашки бегут по синему полю... буквы... слова, складывающиеся в предложения. Фразы, обретающие плоть. Для этого нужен талант...
- В жизни-реке разошлись берега;
Телка - полушка, да рубль перевоз!
Но занесет хоть к чертям на рога -
Память жива, и плевать на склероз!
Вальс не окончен, и дело не в нем -
Будут и там наших внуков рожать,
и для кого-то появится дом,
Дом,
Из которого не захотят уезжать...
Это ототуда. Из книги. Из книги, которая, как только берешь ее в руки, превращается в кипу тетрадных листочков в клеточку, исписанную летящим неровным почерком. От нее пахнет морем, обнимающим берег далекого острова Стрим-Айленд.. Тянет сыростью подземелья, где подлый Тезей убил Минотавра.
Слышится скрип снега под колесами бородатого кентавра Фола, с первого взгляда похожего на дикого рокера. Эра Игнатьевна Гизелло - старший следователь прокуратуры стучит усталыми каблучками где-то за дверью и жив еще "старый ворон" Ерпалыч, шаман из шалмана, так любивший этот странный Город... Город, где засорившийся унитаз можно починить с помощью молитвы... Где детскими плетенками "мулетками" можно изгнать бомжа-счезника, оккупировавшего чужую территорию. Город, где убийца сам бежит в тюремную камеру, потому как на его след уже выходит страшная и неумолимая Егорья стая. Снежно белые псы - психоз святого Георгия. И не скрыться от их клыков нигде, кроме как за заговоренными стенами тюремной церкви, пока не отмолят... Настигнет стая, человеческие лица на звериных телах, вцепится мертвой хваткой в горло, а на утро находят труп с синюшным цветом лица и разрывом аорты, без видимых внешних повреждений...
Знаешь, мне скажут, ты не обессудь,
Дело такое - кричи не кричи,
Вскорости дом твой, конечно, снесут,
Раз труханут, и одни кирпичи!
Рушить, не рушить, сегодня, потом,
Кто за меня это взялся решать?
Все это, все это, все это - дом,
Дом,
Из которого я не хотел уезжать.
... Прыг-скок. Прыг-скок. Прыг-скок...
Мяч катится по пляжу, по сверкающему белому песку и мягко падает в воду...
Возникает на гребне огромной цунами Пол-у-бог, Пол рыборукий, Пашка Залесский... Слетают горячие пташечки с колоколенки и вот уже расползается красное пятно на белоснежной рубашке с плохо пришитой пуговицей на рукаве.
Гордо едет по улице великолепная кентавресса Папочка и сгорбившись на грязной кухне, срывает печати со срижалей Легат... Рвет вместе со своим сердцем, разумом, душою. Легат Печати, Алька - алкаш, Олег Авраамович Залесский, нескладный писатель, вечно теряющий одну тапочку. Левую...
Где-то стоят красивее дома,
Что ты! о них можно только мечтать!
Словно в красивых обложках тома...
Жаль, мне совсем неохота читать.
Поезд зашелся прощальным гудком,
В горле комок, как тисками, зажат.
Все это, все это, все это - дом,
Дом,
Из которого я не хотел уезжать.
Я смотрю в окно и вижу другой город. Тот, вывернутый под неимоверным углом, перекрученный и перевернутый множество раз. Где есть не только "Эта" сторона, но и изнанка, "Та", Выворотка, в пыльном аквариуме которой навечно застыл последный день... последний день перед войной, перед Большой Игрушечной Войной. Город, живущий по своим законам, где, наряду с обычними "Этими" людьми, живут "Те", другие...
И вместо звука музыки из компьютерных колонок, в моих ушах звучит усталый отчаявшийся голос, вещающий на всех частотах:
- Всем! Всем! Всем! Всем, кто нас слышит! Мы - Город, мы гибнем! Мы просим помощи! Мы обращаемся к Организации Обьединенных Наций, к Совету Безопасности, к правительствам и парламентам, ко всем людям. Все, кто может помочь! Помогите! Помогите! Мы - Город, мы гибнем!..
и тянется из последних сил к догорающим останкам сарая рука с зажатым в холодных пальцах листочком. Последним листочком, на котором неровным почерком большими буквами написано
Нам
Здесь
Жить...
Вот такая книга, господа. Не первый раз читаю и все так же щемит душу.